Загадки Петербурга I. Умышленный город - Елена Игнатова

В такой обстановке с 16 мая в Петербурге начались пожары. Горел центр столицы. «28 мая, в несчастный день сгорели Апраксин двор, Толкучий рынок, много капитальных домов частных владельцев, дом министерства внутренних дел, Чернышев и Апраксин переулок, дома и дворцы по левой стороне Фонтанки… барки на Фонтанке…» — свидетельствовал Н. С. Лесков. Даже не зная топографии города, можно представить размах этого пожара. А он был лишь одним из нескольких, не менее пагубных. Город охватила паника, все твердили, что пожары — дело рук «поляков, студентов и журналистов». «Что пожары в связи с прокламациями — в этом нет теперь ни малейшего сомнения», — писал Герцену его петербургский корреспондент. «Когда я вернулся в Петербург в день известного пожара Апраксина двора, первое восклицание, вырвавшееся из уст первого знакомого на Невском, было: „Посмотрите, что ваши нигилисты делают! Жгут Петербург!“» — вспоминал И. С. Тургенев.

То, что причина пожаров — поджоги, было очевидно. Толпы, собиравшиеся на пожары, хватали студентов, подозрительных людей, избивали их, иногда намеревались бросить «нигилистов» в огонь. Повсюду повторяли, что триста студентов поджигают столицу с разных концов (опять почему-то «триста»: триста человек должны похитить наследника, триста поджигателей, около трехсот арестованных студентов во время волнений 1861 года!).

Федор Михайлович Достоевский, как немногие, понимал трагизм конфликта молодого поколения с государством и обществом, страстно желал примирить новых людей с русской жизнью. Опасность разрушительного нигилизма, отрыва от национальных и религиозных основ — сколько он писал о гибельности этого пути и как страшно сбылись его пророчества. «Передовая» критика обвиняла его в мракобесии и клевете на молодежь. Во время пожаров в Петербурге произошло событие, которое дает представление об атмосфере тех тревожных дней. К Н. Г. Чернышевскому неожиданно пришел Достоевский. Они были мало знакомы, и этот визит удивил Чернышевского. Достоевский, очень взволнованный, сразу начал говорить: «Я пришел к вам по важному делу с горячей просьбой. Вы близко знаете людей, которые сожгли Толкучий рынок, и имеете влияние на них. Прошу вас, удержите их от повторения того, что сделано ими!» Чернышевский был изумлен. «Я слышал, — вспоминал он, — что Достоевский имеет нервы расстроенные до беспорядочности, близкой к умственному расстройству, но не полагал, что его болезнь достигла такого развития, при котором могли бы сочетаться понятия обо мне с представлением о поджоге Толкучего рынка». Но как человек добросердечный, Чернышевский решил успокоить гостя: «Хорошо, Федор Михайлович, я исполню ваше желание».

«Он схватил меня за руку, — вспоминал Чернышевский, — тискал ее, насколько доставало у него силы, произнося задыхающимся от радостного волнения голосом восторженные выражения личной его благодарности мне за то, что я, по уважению к нему, избавляю Петербург от судьбы быть сожженным, на которую был обречен этот город». А Достоевский, обрадованный его словами, записал в дневнике: «Я редко встречал более мягкого и радушного человека».

Что это были за пожары, кто поджигатели — неизвестно. Современники обвиняли нигилистов, поляков, революционеров; советские историки высказывали предположение, что поджигателями были агенты Третьего отделения. Но вряд ли властям требовалось прибегать к столь грандиозной провокации для расправы с противниками. Они и без того нередко арестовывали людей, а доказательства их вины фабриковали во время следствия.

«Отчего в наших правительственных людях, даже в лучших из них, такая шаткость, такая податливость, такая неимоверная, страшная несостоятельность?» — записал в дневнике Ф. И. Тютчев. Этот вопрос вспоминается, когда читаешь об одном из беззаконных действий правительства в 60-е годы — осуждении Н. Г. Чернышевского. Во время проведения судебной реформы, когда Россия получила судопроизводство по европейскому образцу, расправа над Чернышевским вызывала в памяти современников времена самого мрачного бесправия.

Еще до майских событий 1862 года в Третье отделение поступали десятки доносов с требованием арестовать Чернышевского «за возбуждение враждебных чувств к правительству». В июле 1862 года он был арестован и заключен в Секретный дом Петропавловской крепости. Александр II написал об этом брату Константину в Варшаву, и тот отвечал: «Как я рад известию об арестовании Чернышевского. Давно пора с ним разделаться!» Почти два года следственная комиссия занималась делом Чернышевского, но не нашла никаких убедительных свидетельств его незаконной политической деятельности. Предъявленное ему обвинение в составлении революционной прокламации тоже было бездоказательным.

Но за время заключения Н. Г. Чернышевский написал книгу, которая стоила десятка революционных прокламаций. Весной 1863 года его роман «Что делать?» появился в журнале «Современник» и вызвал целую бурю: «О романе Чернышевского толковали не шепотом, но во всю глотку в залах, на улицах, в подъездах… и в подвальной пивнице Пассажа. Кричали „гадость“ и „прелесть“, „мерзость“ — все на разные тоны», — вспоминал Н. С. Лесков.

Молодежь приняла «Что делать?» как руководство к действию. В Петербурге появились коммуны художников, музыкантов, студентов, офицерской молодежи «на социалистических основах». Некоторые из них просуществовали не один год. Особенно много толков вызывала Знаменская коммуна, организованная в 1863 году литератором В. А. Слепцовым (она описана Лесковым в романе «Некуда»), главным образом потому, что в нее входили и мужчины, и женщины.

Пока Петербург бурно обсуждал новое сочинение, его автор продолжал сидеть в Петропавловской крепости. Основываясь на сфабрикованных обвинениях следственной комиссии, Сенат приговорил Чернышевского к четырнадцати годам каторги и вечной ссылке в Сибирь. Император сократил срок каторги «особо вредному агитатору» до семи лет. Перед отправкой в Сибирь ему предстояло пройти обряд гражданской казни.

Ранним утром 19 мая 1864 года на Мытнинской площади собралось несколько сотен человек. Лил сильный дождь, но они терпеливо стояли вокруг эшафота. Подъехала тюремная карета, на эшафот поднялся Чернышевский, палач велел ему встать на колени и надел ручные кандалы. Долго читали приговор, писатель стоял на коленях под проливным дождем. Над его головой сломали шпагу, что означало лишение гражданских прав. «По окончании церемонии все ринулись к карете, прорвали линию городовых… Кучки людей догнали карету и пошли рядом с ней. Молодой офицер крикнул: „Прощай, Чернышевский!“, и этот крик был немедленно поддержан другими», — вспоминал один из свидетелей казни. В карету полетел букет цветов… Такие сцены не забываются и не прощаются.

Петербург террористов

Покушение Каракозова. Жертвы, мученики, злодеи. Убийство Александра II. Казнь народовольцев. «Тайные диктаторы России»

В Петропавловском соборе, усыпальнице русских императоров, есть два надгробия, отличающиеся от остальных. Надгробия из уральских самоцветов установлены над могилами Александра II и его жены Марии Александровны. А в нескольких сотнях метров от собора, в коридорах тюрьмы Трубецкого бастиона мы увидим фотографии членов организации «Народная воля», некогда заключенных здесь. Эти молодые, волевые лица привлекают своей значительностью. Среди народовольцев было немало талантливых людей. С тех пор, как в августе 1879 года Исполнительный комитет «Народной воли» вынес смертный приговор Александру II, все их способности и воля были направлены на то, чтобы привести его в исполнение. К тому времени уже больше десяти лет шла подлинная война экстремистской молодежи с властью.

4 апреля 1866 года на набережной Невы у Летнего сада стояла толпа, ожидавшая появления императора. Александр II ежедневно совершал прогулку по неизменному маршруту: Дворцовая площадь, набережная Невы, Летний сад. При его приближении молодой человек, стоявший в толпе, выстрелил. Пуля не задела императора. Стрелявшего схватили.

– Ты поляк? — спросил его Александр.

– Нет, я русский.

– Зачем же ты стрелял в меня?

На это молодой человек закричал, что царь, «обещав вольность крестьянам, обманул их». Он оказался студентом Московского университета Дмитрием Каракозовым, из дворян. На допросе Каракозов сказал: «Да, к несчастью, я принадлежу к этому проклятому сословию, но этим действием я себя из него вымарал». Впоследствии такие заявления уже перестанут удивлять: среди террористов было немало дворян, некоторые из них принадлежали к известным семьям. Так, Софья Перовская — правнучка блистательного вельможи елизаветинских времен графа К. Г. Разумовского.

К следствию по делу Каракозова было привлечено более двух тысяч человек, подозреваемых в революционной деятельности. Выяснилось, что Каракозов — член тайного общества, организованного в 1863 году в Москве Н. А. Ишутиным (двоюродным братом Каракозова). Об ишутинцах стоит сказать несколько слов, так как это общество в значительной мере отражало умонастроение революционной молодежи. Их деятельность на первый взгляд не вызывала подозрений. Они организовали «Общества взаимного вспомоществования», открыли переплетные и швейные мастерские на кооперативных началах, собирались открыть железоделательный завод в Калужской губернии. Что бы им, болеющим за интересы крестьянства, не попробовать наладить производство железа, столь нужного в мужицком хозяйстве? Но они хотели осчастливить народ сразу и навсегда, а не постепенно и по мелочам.